Джеймс Кервуд - Черный охотник [авторский сборнник]
Вот каков был город, поджидавший в радостное осеннее утро Тиогу и его пленников.
* * *Последний день тянулся для Туанетты томительно долго. Глубокий мрак успел окутать землю к тому времени, когда они достигли небольшой равнины, на противоположном конце которой виднелся холм. За этим холмом лежал Ченуфсио, о чем свидетельствовало зарево огромного костра.
Туанетта забыла о своей безумной усталости при виде этого зрелища. Она обратила внимание на то, что кто-то взял у Джимса скальп (он всячески старался скрыть его от нее в пути) и вместе с другими скальпами привесил к длинному шесту. Шест несли двое воинов, и на одном из скальпов волосы были такой длины, что почти касались земли. В скором времени путники были уже у холма и с вершины его могли видеть долину, в которой расположился Ченуфсио.
На расстоянии одной мили от них среди гигантских дубов пылало не менее двадцати костров, но, тем не менее, кругом царила мертвая тишина. Туанетта стояла, прислонившись к Джимсу, и сердце ее бешено колотилось. Только огонь свидетельствовал о том, что там вдали находятся живые люди…
Внезапно безмолвие было нарушено. На одной из скал очутился высокий человек, из груди которого вырвался крик. Сперва это было почти бормотание, постепенно разраставшееся все громче и громче, пока наконец эти звуки не наполнили всю долину. Никогда в жизни Туанетта не слыхала ничего подобного, она никогда не поверила бы, что человеческий голос может иметь такую силу и такую глубину. Она внимательно приглядывалась, желая узнать, кто такой этот человек, и ахнула от изумления. На скале стоял Тиога.
Едва крик затих, в Ченуфсио началось форменное столпотворение. Сотни людей, хранивших глубокое молчание в ожидании сигнала Тиоги, теперь вдруг ожили и точно обезумели. Мужчины кричали, дети визжали, женщины испускали пронзительные возгласы, не помня себя от радости. Запылали смолистые факелы, все население во мраке бросилось навстречу отряду, точно огненная волна; бой барабанов и дробь деревянных гонгов смешались с человеческими голосами, к которым присоединился еще лай собак. Одновременно с сигналом, данным Тиогой с вершины холма, воины, несшие шесты со скальпами, двинулись вперед, а следом за ними вождь, за которым гуськом шли остальные индейцы. Джимс и Туанетта находились в середине цепи, с арканами для пленников на шее. У Джимса было отобрано все его оружие.
Воины не спешили. Они шли спокойной, уверенной поступью, и ни один звук не сорвался с чьих-либо уст. Огненная волна приближалась. Воины со скальпами опередили отряд шагов на триста; когда они поравнялись со встречными индейцами, Тиога остановился, чтобы дать им возможность парадом обойти всю линию факелов. Туанетта чувствовала, что на нее находит какая-то непонятная слабость, от которой холодеют все члены. Ей вдруг пришло на память все то, что она слышала в детстве про индейцев, рассказы, от которых дрожь проходила по всему телу, от которых тряслось в ужасе все население колоний. Дикие рассказы о страшной мести, о пытках, о сжигании живьем на костре. Она слышала их от отца, от чужестранных гостей, их передавали из уст в уста, из сеньории в сеньорию. Она даже вспомнила название пыток, ожидавших всех пленных — «Огненный путь».
Она посмотрела на Джимса. Она за него страшилась. Ее Тиога не убьет, он не позволит жечь ее факелами, в этом она была уверена так же, как не сомневалась в том, что огонь предназначается именно для них. Джимс встретил ее взгляд улыбкой поощрения. Медленно подвигались вперед индейцы. Они напоминали собой бронзовые фигуры без плоти и ощущений. Джимс шел тем же ритмичным шагом. Вскоре воины очутились в пасти огненной тропы, и Туанетта расширенными от ужаса глазами убедилась, что ни одна рука не поднялась угрожающе против пленных. Снова воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь шипением факелов, заглушенным топотом многочисленных ног и дыханием множества людей. Ни одно слово, ни один звук не вырвался из чьей-либо груди. Ни одна материнская рука не протянулась навстречу сыну, ни одна жена или возлюбленная не произнесла даже шепотом имени любимого. Туанетта ловила на себе взгляды мужчин, женщин и детей, но ни в одном не было ни ненависти, ни желания причинить боль — только любопытство, граничившее с дружелюбием.
Внезапно Туанетта затаила дыхание, и сердце ее замерло. На нее в упор смотрело белое лицо, обрамленное волосами, отливавшими золотом при свете факелов, лицо девушки, на устах которой застыла грустная, приветливая улыбка. Шиндас позволил себе кинуть мимолетный взгляд в ее сторону.
— Опичи! — тихо окликнула ее Туанетта. — Красношейка, — повторила она, называя имя белолицей возлюбленной Шиндаса.
Факелы трещали и шипели, но ни один из них не коснулся пленных. В глазах индейцев не было и намека на ненависть, ни одна рука не сжалась в кулак. Все, что она слыхала у себя на родине, было ложью. Индейцы убивали на войне, но они никого не пытали, никому не вырывали глаз, не протыкали живое тело острием стрел. Это были мужчины, женщины и дети как и все мужчины, женщины и дети на земле.
Одного только Туанетта не знала, так как она не могла уловить тихим шепотом передававшиеся от одного к другому слова: «Это дочь Тиоги. В нее вселился дух Сой-Иен-Макуон. Теперь к нам вернется счастье. Снова заиграет солнце в небе, снова раздастся пение и смех, ибо Сой-Иен-Макуон вернулась к нам во плоти, чтобы опять с нами жить!».
Они пересекли темную поляну, держа путь к кострам. И когда они очутились среди ярко освещенных дубов, Туанетта вдруг обнаружила, что Джимс куда-то исчез, а на его месте находится Тиога. И только успела она отдать себе отчет в этом, как заметила, что стоит рядом с Тиогой, меж тем как все население Ченуфсио кольцом сомкнулось вокруг них. Это зрелище напоминало собою сцену, окруженную со всех сторон пламенем. Впервые Туанетта стала соображать, что сейчас произойдет нечто такое, в чем она будет играть первенствующую роль, — еще более важную, чем играли скальпы, предшествовавшие появлению Тиоги. Но куда девался Джимс? Почему не было его среди окружавших ее людей? Снова страх начал охватывать ее, снова начали холодеть от ужаса все ее члены, а лицо стало похожим на белую маску.
Тиога начал говорить, и при первых же звуках его голоса Туанетта сразу успокоилась за Джимса. Сперва Тиога говорил тихо и бесстрастно, но постепенно в интонацию его голоса начали вкрадываться странные нотки. Он описал пруд, в котором утонула Сой-Иен-Макуон, торжество злых духов и кончил победой богов, вернувших Быстрокрылую ее отцу. Его изуродованное рубцами лицо приняло довольно мягкое выражение, и Туанетте стало ясно, что ей нечего бояться за Джимса, что он в полной безопасности, где бы он ни находился. Она ждала, дрожа всем телом от напряжения.
